Главная О «Доронино» Услуги Контакты Партнеры Отзывы

Стенограмма беседы В.И. Петрова с жительницей деревни Доронино Ниной Павловной Ларченковой (Попковой), свидетельницей военных и послевоенных событий

Жительница д. Доронино Павлюченкова У.Г. с детьми, возле своего дома, разрушенного в октябрьские бои 1941 года. Февраль 1942 г.

Сама я из Смоленской области. Родилась в 1928 году, 16 января. В 40-м году мы переехали в Доронино. 1 мая выехали из дома, а 2 мая отец привёз нас со станции Бородина сюда, в Доронино.

- Почему уехали?

Уехали от голода, там жить нельзя было. Очень голодно было. Земля – глина одна, и сеяли только лён. Один лён! Есть было нечего. Скотину продали. С собой привезли только кур. Коровку продали – купили дом.

- А семья большая была?

В семье у нас было четверо: двое детей и мамка с папкой. Вчетвером переехали.

У меня было двое братьев. Но один брат умер ещё там, а второй брат умер в 42 году от простуды. Мы прятались в окопах, холодно было, посидели в окопах, он и простудился. 7 месяцев ему было. А окопы рыли на своем огороде. Прятались в них.

В 41-м через Доронино шли наши, бежали по 3–4 человека с окружения: с Вязьмы, Гагарина, Смоленска … Просили только одёжку: «Дайте одёжку передеться».

Спасибо солдатам, нам помогнули. У нас было два порося. Поросят зарезали, в кипяток их, вся отскочила шерсточка и мы ели. Часть зарыли прям на огороде. Потом мы их ели, сало у нас было. Зерно тоже попрятали, закопали на дворе, а наверх одёжу положили. Это было перед приходом немцев.

- В 41-году, когда немцы бомбили, ваш дом в Доронино уцелел?

Уцелел. Деревня горела, когда бой шёл. Немцы шли из-под Рогачёва, а наши держали линию. Бой шёл какой! Ужасть! А мы в это время в окопах сидели. Вот где вы сейчас дом поставили, вот там большие деревья. Вот там сидели. Одна бомба упала там, где трубочка под железной дорогой на нашей стороне. Летел самолет, одну бомбу сбросил под Ельню, а вторую бомбу сюда, на нас, где лесок. А третью бомбу – на железнодорожную ветку у Доронино, но не попали.

- Во время оккупации немцы стояли в Доронино?

Стояли. В деревне 12 человек все время стояли.

У нас в доме немцы ночевали. Сутки пробыли. Мы идём с окопа домой, мамка ведёт нас, а дверь открыта. Мама говорит: «Дети! Нас не пустят наверно домой». Мамка идёт вперёд, а мы за ней. Видим – немцы. Испугались мы. Немцы начали кричать: «Матка, матка!» А мамка говорит: «Это мой, мой дом, мои дети». А они топят печку, вёдра наши ставят на печку, воду греют. Раздеются наголо и дома прям моются. А у нас в погребе картошка была закопана. Мамка говорит: «Вся картошка теперь погниёть». Один ведро на себя, другой, третий. И они мылиси. Потом они помылиси, подтёрли всё, натаскали клевера со двора (клевер колхозный был, нам косить разрешили, у нас корова была), настелили, одеялами закрылись и легли спать. А утром рано поднялись и умотали удочки.

Потом другие пришли. Приехали на машинах здоровых. А продуктов сколько?!! Полные машины! А машины эти… вездеходы что ли… несколько колёс впереди и сзади… Немцы шли, грабили магазины. Продукты все наши были, из магазинов. Печенье, конфеты... Ели на столе у нас. Мы ж видим. Мы сидим на кровати, смотрим, едят наше всё. Не дали нам ни конфеточки. Немец стоял дней 5 – 6.

После немцев финны пришли. Последние шли. Здоровые, рыжие, а злыи-и-и... Ходили скотину собирали. Мамка решила намазать поросёнка грязью, как-будто болячки, чтобы не забрали. А финн догадался, чем-то ковырнул, грязь и отвалилась. Как он затопотал ногами, к мамке подбежал, пистолет выхватил и на мамку с пистолетом. Он на мамку, а я посерёдке, как вскочила, как заорала: «Не надо, не надо!». Понял он меня или не понял – не знаю. Отошёл, правда. Но поросёнка забрали. Связали и на телегу – горбарка(??) – положили в середину. Потом через неделю или две пришли за коровой. Корову мы тоже загородили. Овшенник (??) забросали сеном, загородили. Сено и сено лежит. Но кто-то доказал. Не могли же они это знать. Пришли, разбросали сено и забрали корову. Показывают на Федю - пускай пан идёт с нами, мы ему ливер отдадим. Один из финнов говорил немножко по-русски плохо, но можно было понять. Но мамка не пустила Федю. Корову вывели на улицу и там зарезали. А кур половил Федя сам, посвязал им ноги, крылья и понёс в Колочь. Два немца пришли, сказали нести. И он понёс. Нету и нету Феди. Темно уже делается, а Феди нету. Мамка говорит, наверно, его застрелили и в Колочь бросили с моста. Потом смотрим - бежит с-под линии, а бежит бегом. До самой Колочи дошёл, до моста донёс кур. На мосту немцы стояли, охраняли мост. Потом велели ему идти домой. Федя говорит – бежал всю дорогу, всё оглядывался, как бы вслед не застрелили.

У нас остался петух и курица. Федя их в клеть успел прятать, туда толконул их и чем-то загородил немножко.

Был ещё карательный отряд, 12 человек. Утром и вечером ходили проверять по домам. Посмотрели, сколько нас, посчитали. Четверо. И мы все четверо всегда должны были дома быть. Как только Федя куда отлучится, так сразу кричат: «Пан партизан!» Мамка никуда не пускала. Сиди дома, никуда не ходи!

У тёти Шуры Оголёнковой, у неё: Зинка, Танька, Верка, Маша и Витя. Пять человек и она шестая была. И вот они как пришли первый раз, посмотрели - шесть человек. Шесть – значит дома. А потом девки пошли, где сейчас Валя живёт, к своему дяде Егорке патефон слушать. Как пришли немцы, как взглянули, нету двух. Как заорали: «Партизан, русь партизан!!» Ушли к партизанам значит. Тётя Шура говорит: «нет, не партизан», показывает им – пошли музыку слушать. А они же не понимают. Тётя Шура накинула на себя одёжку и побежала за девками, гонит их палкой домой. «Что ж вы ушли!» Девки прибежали, немцы на них посмотрели, все на месте, ну и ладно. Они же в лицо всех знали. А потом показывают: раздевайтесь, ложитесь на постель. И немцы на постель. Тётя Шура как заорала: «Не надо, не надо!» Посмотрели, посмеялись и ушли.

- Партизан не было в Доронино?

Партизан в Доронино не было.

- Говорят, что где-то был госпиталь?

Госпиталь был под Рогачёвым. Блиндаж был большой, хороший. Там всё время лекарствами пахло. И потом ещё долго пахло.

- В 41 году, когда наши отступали, когда бомбежки были, деревня уцелела, ваш дом уцелел?

Уцелел. У нас только два дома сгорело, когда бой шёл. Немцы шли с-под Рогачёва, а наши – через линию. И вот бомбили. Ой, бой какой шёл! Ужасть! Как начался после обеда и к утру только кончился. Всё время бомбили. Как наши дома уцелели – не знаю. Но стёкол не было, все повыскочили. И рамы тоже. Сперва перестрелка была, а потом бой начался. Но мы не знали, что за бой. Мамка залезла на печку, а нас разослала в разные стороны. Как бой начался, мы побежали в окопы. Где вы сейчас дом поставили – вот там у нас окопы были.

- А когда наши пришли, деревня осталась?

Немцы, когда отступали, деревню не сожгли. Говорят, что им некогда было, бежали, им времени не было. Горело Фомкино, Валуево, Шевардино, Рогачёво, Ельня – как-будто их в одну минуту всех подожгли… Зарево… А мы стояли на улице. Из дома вышли…

- Как Вы думаете, немцы жгли?

Немцы, немцы жгли, немцы.

- А по берегу пруда там какие-то ямки вырыты? Что это?

Либо прятались в них, либо бомбили.

Летел самолёт - одну бонбу сбросили под Ельню. А вторую бонбу – сюда, на наше поле, через лесок. Третью хотели сбросить на линию, а сбросили в овраг, в воду. Туда железнодорожники ходили бельё полоскать.

- Мы сейчас занимаемся самолётом, лётчик совершил над нашей деревней таран.

- Мама, ты помнишь, это наш самолёт был?

Наш, наш!

А ещё был самолёт… как перешеек, нет леса, а потом опять перешеек. Два поля разделяет, в сторону Колочи, вдоль линии, там тоже был наш самолёт. На нашей стороне. В углу между железной дорогой. Куда делся, не знаю…

Ещё один самолёт возле линии, в болоте, под Утицей. Его так и не вытащили из болота.

Кеша, наш родственник, Евсеевой Шуры муж, хотел съездить на тракторе вытащить. Но нет, туда не подъедешь.

- Тамара, ты помнишь, что колеса были?

Мы бегали туда детьми, лазили по колесам. Колеса были. Нам не разрешали лазить. Мало ли что? Взорваться может… А ещё там парашют был. (это немецкий парашют был. Наш самолёт не горел, он просто упал.)

Из парашюта пошили кофточки, с Веркой Оголёнковой. Она старше меня была, она больше соображала. Накроит, накроит. Нинк, шей! И вот я шью. А ещё тапочки делали. Найдём какие-нибудь старые картинки. Подошвы пришьём нитками. Большие девки танцуют в кругу, а мы рядушком тоже. Нина, а у меня ноги голые. А почему? А у меня подошва отвалилась.

- Есть у нас фотография, может, Вы её помните – Павлюченкова Устинья Гавриловна.

Знаю, это соседка наша.

- А можете сказать, где её дом был?

В лесополосе. Где плотинка, трубочки. Где вы сейчас поставили новый дом – чуть дальше, перед тополями. Устинья жила чуть-чуть дальше, а ещё дальше Фомичёв жил.

- У неё, судя по фотографии, было трое детей. Что с ними стало?

Один утопился в пруду, в старом. Второй –  Иван, умер. Нина, его жена осталась.

Дети Устиньи младше меня. Нюрка, подруга моя, с 1930 года. Она и сейчас жива. Дача у неё на ст. Бородино, а живёт в Москве, Медведково. У неё квартира там, она вышла в Москву замуж.

- Где располагался дом Устиньи?

Перешеек. Это и есть полоса. Дом её был, где построился новый дом, чуть дальше.

- Тамара, у Вас фотографии есть?

Какие? После войны бабы Нины? Нет, ничего нет. Есть только колхозная. Женщины с граблями стоят.

- А можете вы мне сказать, где её дом был? (Показывает фотографию семьи Павлюченковых на фоне разрушенной избы).

Наш дом, который мы поставили в 1945 году, стоит на том же месте, где и стоял старый до войны. Наш домик был маленький, старенький. Меня брат гонял было за что-нибудь. Он курит, а я говорю: «Ага, тату скажу!». Он меня за волоса, я заору: «А-а, тату скажу!». А, знаете, окна были вот так вот, низкие. Я прямо так в окно прыг и в дверь, он за мной в окно. И опять так вот, так вот. (Смеётся).

А дом Устиньи Гавриловны стоял там, где вы поставили сейчас новый дом, - рядом, но чуть подальше, а остальное – там Фомичёв жил.

- У нее, судя по фотографии, было трое детей. Я здесь на фотографии вижу двух мальчишек и девочку. Это фотография февраля 1941 года.

Да. И девочка.

- А что с ними стало?

Один утопился в старом пруду. А Ванька, дядя Ваня умер. Они были младше меня. Мне уже тогда было 13 лет. Нюрка (дочь Устиньи Гавриловны) с 30-го года была. Она и сейчас жива. Она моя подруга. Дача у нее на станции Бородино. А живет она в Медведково. Она вышла в Москве замуж. А Устинья уже умерла. Она была 12-го года. У ней было четверо детей. Один умер в 41-м.

- Скажите, пожалуйста, а вы помните, или слышали, или видели когда вот этот воздушный бой был, когда самолёты падали?

Ой, не видала. Только уже когда самолёт упал – горел он. А мы бегали (я не бегала, бегал брат мой) и ещё подростки, мальчишки. Они знаешь какие! Вот они бегали, а мы уж опосля ходили. И вот знаете что мы принесли оттуда с подружкой? Этот… парашют. Горелый.

- Это немецкий парашют.

Шёлковый, шёлковый. И мы сшили кофточки себе. И ходили гулять в этих кофточках. Вечером оденем, они блестят такие. А шили-то. Что мы умели шить? Пришили рукава, как хорошо было. Одевать-то нечего было. Приехали из Смоленска вообще голые. В лаптях, в лаптях…

- А вы помните то место, где лежал самолёт? Откуда вы парашют принесли.

В парке. Посередке тропинки, как на Ельню идти. Посерёдочки.

- А второй самолёт где упал, вы не помните?

Второй не помню.

(В разговор вступает дочь Нины Павловны).

Я там сама лазила по этим вот фрагментам. Колеса были. Пол-колеса в земле. Ну, ребята ж откапывали. И вот они снаряды что-ли там искали. Мы же тоже находили. Лично купалась в пруду, и наступила, и проколола пятку. Вылезаю, села: «Посмотрите, а у меня кровь течёт!». А ребята взяли, а это снаряд вот такой. Они его вытащили, всё выковырили, и где напротив нашего дома, там силосные ямы были. И за силосные ямы спустились и давай этот снаряд колотить, сбивать. А папка спрашивает меня: «Где ребята? Надо сено ворошить». А я говорю: «Они там снаряд разбирают». «Какой снаряд?». И вот папка отобрал у них и закопал в болоте…

- Нина Павловна, а как ваша девичья фамилия?

Попкова. А с этой подружкой Нюркой приехали с одной деревни. Только что мы вперёд приехали, а они посля. В июне месяце (1941 г.).

(Обращается к дочери Нины Павловны)

- Тамара, скажите пожалуйста, вы говорите, что видели самолёт с хвостом и на нём была звездочка? Это там же в парке?

В парке, да. Как сейчас помню: красная звезда. И все говорили: «Наш самолёт».

- Нина Павловна, скажите, пожалуйста, в войну вдоль железной дороги деревья какие-нибудь были или там просто голая насыпь была?

Как есть вот сейчас: акация, кустарничек был.

- А старая усадьба перед войной не заросшая была?

Там, знаете, яблоньки были. Сад был. Дуб большой стоял. Около этого дуба стоял сарай. А мы купили у этой… то ли помещицей была… Мельничиха. Там около пруда мельница была. Её тетя Паша звали, эту женщину. Маленькая, толстенькая. И мы у ней, как только приехали, купили домик. Дядя Коля купил, и мы купили. Здоровый, длинный как барак. Мы жили под эту сторону к Доронино, а они жили туда к Ельне. А она посерёдочке. Комнатка у ней была. Под маленьким дубиком, он маленький был, кумоватенький, пушистый, мы все костер жгли вечером и кашу варили. (Смеется).

- А там потом немцы обосновались. Там у них блиндажи были.

Это наши. Наши. Мы этот дом продали. Новые хозяева приехали, дом разобрали, но не увезли. Тут война, немцы. И эти бревна наши солдаты растащили на блиндажи. Делали накаты… А вот где парк, где большой дуб, в ту сторону, туда – немцы похоронены.

(В разговор вступает дочь Нины Павловны).

Ведь мама была помоложе, я же это всё помню, она нам всё это рассказывала, может что-то и запамятовала, на печке с нами лежит, я говорю: «Мам, ну, немцы пришли, что они тут над вами издевались, может быть? Как?» Ну, она и рассказывала нам: были и плохие немцы, и хорошие. Говорит, вот один немец показывал: «Матка! Пять детей, пять киндер». А у нас Вовка был маленький, в коляске лежал, в люльке. А он говорит, как утро - кусок сахара…

(Нина Павловна продолжает)

Кусок сахара в люльку сунет. А он кричал! Всю ночь, есть хотел. А кормить нечем. В грудях молока нету. Хлебушка ему нажуём, с кусочком сахара в марлечку сунет она в рот ему – он и замолчит.

(Дочь Нины Павловны продолжает).

А он ему кусочек сахарка туда клал. Не все были плохие.

(Нина Павловна)

А некоторые как схватят эту люльку, как начнут вот так качать! Ой!.. То смотри – выскочит он оттуда.

(Дочь Нины Павловны продолжает).

Потом, когда озоровали, говорит, финны самые злые были, когда пришли. В доме нашем стояли.

(Нина Павловна)

Ой, нехорошие!.. Злые, ой! Корову стали брать, а мамка закричала, показывает: «Чем кормить детей-то я буду?». Он вытащил пистолет и чуть не застрелил.

- А отец воевал?

Да. Папка на войне был.

- А когда забирали лётчика, не помните?

Нет, не помню. Нас мамка никуда не пускала. Я с этим маленьким (Володей) так сидела.

(Дочь Нины Павловны продолжает).

Она единственно помнит, что захоронили, где дом пустой, рядом с Оголёнковыми, бабы Зины, там на огороде прямо приезжали и выкопали офицера нашего. Мы прям присутствовали. И нашего офицера, как захоронили, и череп, пробита голова тут – прям видели. Это с музея приезжали. И расчёску там, портупею нашли…

- Тамара, но то что самолёт упал в парке это однозначно, да?

Да, да, да! Точно. Я не знаю куда потом всё это железо делось. Но он, как упал, фрагменты этого самолёта. Мы сами лазили. Я же помню, мы лазили.

(Продолжает Нина Павловна)

Наших много застрелили, вы знаете где? Наши солдаты шли, а у нас 12 немцев стояли. Они назывались «карательный отряд». Наши идут солдаты, и они их забирали. И уводили под белую казарму. Это где пруд сейчас, гора, на ту сторону. Там низинка такая. Вот за эту низинку к линии водили и там расстреливали. Много там постреляли. Очень много. И молодые все ребята. И мне кажется, что их не трогали, не перезахоранивали после войны. Того офицера выкопали, а тех – нет. Они были переодеты в нашу гражданскую одёжу. Мы говорили им: «Не ходите, у нас немцы стоят!». Они спрашивают: «А сколько?» - «12 человек». – «О-о, мы прошли и не столько! Никто нас не тронул». Как только в деревню зайдут, а у них (немцев) бинокль. Тут же их захватили и повели. Шли с Горетово, ребята молодые… Мой брат набрал вот таких штучек, с адресами. Много набрал. И положил на окно дома. Немцы пришли – всё забрали. Так мамка потом говорила: «Зачем ты положил? Убрал бы. Вот наши придут, и ты бы послал письмо им по этому адресу». А он: «Я ещё принесу. Ещё принесу». Расстреляли человек 7 или 8 наших… молодых ребят…

- А Устинья Гавриловна, так же как и вы, в оккупации была?

Вместе жили. Только что в окопе сидели, её окоп туда дальше, с Фомичёвыми они рыли, а мы с бабой Настей копали окоп. На две семьи. И нам дядя Володя Фомичёв говорил как копать, мамке: «Накат делайте побольше, бревна вот такие». «А где мы возьмём бревна?» - мамка спрашивает. Ну, говорит, больше земли сыпьте. А то будут бомбить, говорит, и пробьют, говорит, и вас убьют там.

- И долго пришлось в такой землянке сидеть?

Сколько? Мы сутки сидели. Ой, пули визжали!.. Когда первая перестрелка пошла – мы все побежали в окопы. Потом кончилась перестрелка. Всё затихло. Ну, пришли все домой. Мамка и говорит на Федю: «Федя, ты иди в ту сторону деревни, а ты, Ниночка, иди в эту сторону (где тётка Устинья жила), под Смирновых. Как бой начнётся – вы бегите, а я с Вовкой лягу на печке погреюся и его погрею». Бой начался – носу не высунешь. Пули визжат, о-о! Федя так и остался там у Смирновых в окопе, а я у тетки Устиньи была. И я попала к ним в окоп. Попала в окоп, а душа-то моя болит! Мамка на печке! Мамка с Вовкой на печке! Убьют там!.. И я выскочила из ихнего окопа. Бой кончился чуть-чуть. Выскочил из окопа и дядя Ваня Оголёнков, дед Толика Оголёнкова. И он. Он первый. Я может быть и не вылезла одна. Он говорит: «Мои девки там будут кричать, бояться». Он выскочил, и я за ним вслед… И ему как дали и ногу перебили. Он в наш окоп. Мамка с тетей Настей стали тянуть его. Я через него. Пули визжали, ты веришь! Я только глаза закрыла, а ему там платками что-ли перевязывали ногу, не знаю. Так у нас он в окопе и был. Так он и умер. Его увезли наши или немцы. Немцы увезли в Фомино что-ли… Фомино. У них там госпиталь был немецкий. За Утицей, за Артемками, у немцев там был госпиталь, и его – дядю Ваню – туда увели. Отрезали ему ногу и привезли домой. И он на третий день умер. Бой же начался после обеда. Мы выскочили, побежали. И он (дядя Ваня) лежал до следующего утра у нас в окопе, а потом только его забрали девки, пришли, унесли. У него, наверно, гангрена что-ли или чего. И схоронили его вы знаете где? Где Толик сейчас живёт. Под окном. Раньше делали завалинки. Там у них завалинка была выкопана вот такая, широкая – и его туда. В простынь завернули и положили. Говорили девки: «Захороните, свезите!». А кто? Девчонки. А потом Катька опухла старшая. Ой! На неё лику не видно было. От голода, да. Куда вести? Кому? Как?... Это у нас было немножко сальца, так мы откопали чутоньку. А у них ничего не было. Они корову не держали, ничего не было у них. А у них, значит, Катька, Панька, Валька – трое, три девки. Да… А Катька жила в Ельне, пришла к ним, сюда…

- А Ельницкая церковь в то время стояла или была уже разобрана?

Она уже была разобрана. А потом, когда немца отогнали, её вообще разобрали. Эти кирпичи брали, строились. А потом не знаю кто там её ещё добрал. Нет, нет, её ещё до этого, до войны.

Ну, что еще сказать?

- Праздник, скажите, Сергиев день был в Доронино?

Сергиев день. Наш престольный праздник.

(Дочь Нины Павловны добавляет).

К нам приезжали с Москвы, со Смоленска. И мы всегда столы накрывали. Играли на гармошке. Отец на гармошке играл. Его сестры приезжали. Отец – ветеран войны, инвалид. Мама – вдова.

(Нина Павловна продолжает).

Тоже в войну пришлося… Сколько мне было? А я ж ходила дрова пилить. Кубик ставила.

(Дочь Нины Павловны добавляет).

Она работник тыла, ветеран труда. Отец с войны пришёл инвалидом войны. Полтора года лежал в госпитале. У него гангрена начиналася. Ему хотели ноги отрезать. Отмолил, говорит он, свои ножки. А потом подтверждали, в советские времена инвалидность.

(Нина Павловна)

Мой отец вернулся с войны уж больной. Сколько он пожил? Мамка была 1902 года, а папка – 1901-го.

(Дочь Нины Павловны добавляет).

И он пришел – у него лёгкие больные. Туберкулез.

(Нина Павловна)

Он в плену был, и где-то в болоте. Ни ели, говорит, ни пили. Мокрые. Лежал в госпитале, потом его домой на поправку. А чем поправлять? Положили в Можайск в госпиталь. Вот, а потом домой, и он месяцев шесть побыл, наверное, и умер… Но, успел дом поставить нам, в 1945 году. Он плотник был. А я ещё знаете куда бегала? Лес вывозили нам солдаты. На лошадях они ездили. Они стояли за Рогачёвым в Буркове. Обоз или как там их называли. А папка с ними сознался. И говорит: «Ребята, вы мне вывезите лес с лесу, бревна!». А он в транхозе, там же транхоз был, человек 250 девок, и ребята были, пилили лес. Они ж (солдаты) приезжали гулять к этим девкам, в окопы эти. Ну, там окоп – не окоп. Барак, сделанный, длинный, большой. И вот там жили эти девочки в этом бараке. И эти солдаты приезжали. Он (отец) с ними сознался. И он мне записку написал. Я с этой запиской побежала в Бурково. Нашла начальника этих солдат, отдала. И на второй день они приехали, и нам лес вывезли.

Отец точил девочкам этим пилы. Он пилы хорошо точил. Они бывало скажут: «Ой, дядя Павел, иди скорей, пила у нас не пилит! Поточи нам пилу. Пила как жопа.» (Смеётся). И вот наточит он им пилы – ой, они благодарят незнамо как. И вот я бегала через Рогачёво и в Бурково. Так что вот так вот…

- А когда школы открылись? Вы ведь учились в школе.

Пошла я в школу и бросила. Ходить не в чем. В Ворошиловскую школу, что в монастыре (в Спасо-Бородинском монастыре). И Федя учился там. Федя, как немца отогнали, пошёл в ремесленное (училище) учится. А я наверно с неделю походила. Книжек нету, тетрадок нету, писать нечем. Ну, что? И я бросила. Мамка говорит: «Ай, всё равно в колхозе. Можешь расписываться – ну, и ладно. Будешь работать вместе со мной – больше хлебушка нам дадут, трудодней больше заработаем». Трудодни – палочки.

- А как у вас после войны сложилась жизнь?

Приехал мой муж в Шевардино к своей двоюродной сестре Шуре Евсеевой. Двоюродный он вроде брат ей. И вот мы познакомились. Он пришёл к нам. Мы же вдвоем с мамкой, а брат в Москве. И он пришёл к нам, мы жили. Мы коровку себе, тёлочку недельную взяли, вырастили. Поросёночка купили. Стали обживаться. А в войну, знаете как, подкапывались и лазили во двора, вытаскивали всё. Ну а мужик есть мужик, дома то. Мы уже так не боимся. А то запремся, как собака залает – ой, кто-то наверное лезет! А если кто стукнет - это уже всё – копаются, подкапываются во двор… Мама умерла в 45 лет (в 1947 г.). Всю войну возила дрова на лошади, а потом грузила в вагоны на станции Бородино. Сегодня, говорят, на лошадях не приезжайте, приходите пешком. Будете грузить вагон, подадут «пульман» и будете грузить. Мобилизованная она была, с Настькой Фомичёвой. Мамка умерла, я вышла замуж. Мне было 18. Всё хозяйство на меня. Муж (Борис Изотович) помогал. Его поставили бригадиром тракторной бригады.

(Дочь Нины Павловны добавляет).

Потом он в школе работал завхозом, а последние годы – на железной дороге во вневедомственной охране. На поездах ездил. А потом пять лет последних в бригаде моего брата (он работал на железной дороге). Потом ушёл на пенсию. Всю жизнь прожили там (в Доронино). В 2002 году переехали потому, что переезд разломали. Нам уже оставаться там было невозможно.

- А когда деревня стала угасать? Когда стали покидать её люди?

Как немцев отогнали, 13 домов было. С Ельни одна семья переехала к нам. Было вообще 8 домиков. Колхоз «1-го мая».

(Дочь Нины Павловны добавляет).

Там был скотный двор. Они доили коров. Там коровы, телки были. Там жизнь была, кипела.

(Нина Павловна продолжает).

До войны приехали две семьи со Смоленска. Тетя Нюша и бабка Фёкла приехали. Стало 10 домиков. А потом мы, две семьи, приехали. Мы приехали и тётка Устинья Павлюченкова. Стало 12. Потом ещё одна семья переехала. Стало 13 домиков. Железнодорожники на линии поставили баню. У нас тоже баня была на старом пруду. Колхозная, колхозная баня была. И вот когда её строили, баню, можно было бы мальчика тетки Устьиньиного спасти. Если бы ребятишки додумали кинуть жердь. Он бы по жерди и вылез. А то ему кидали вот такие палочки. Он за палочку захватится, проваливается. А вот такой ледок был. Да, они коньки сделали, деревянные какие-то сделали. И он как разогнался с берега, и поехал, и прям посередке провалился. А там же жерди (у бани) длинные были. Можно было жердь кинуть… Баню эту построили после войны, а до войны там мельница была. А мельница была там, где сейчас береза стоит. Мельница была водяная. С болота ельнинского текла вода прямо в наш пруд. А с нашего пруда по оврагу в Кудиновку, а потом в Колочь. Глубокая канава мимо парка шла от самого ельнинского болота. Через эту канаву, бывало, не перейдёшь. Оттуда вода текла прямо в наш пруд. И вот поэтому мельница там была.

- А напротив вашего дома один пруд был или два?

Пруда не было. Был овраг. Запруды ещё не было. Дальше была запруда.

(Дочь Нины Павловны добавляет).

А вдоль лесополосы меж двух полей у нас был огород. И мы копали картошку. У нас длинный, узкий такой огород был.

- Скажите, а перед войной было электричество в деревне?

Не было. Электричество провели в 60-е годы.